Смутное религиозное чувство. Рис. 14 демонстрирует нам ещё одно бесформенное вращающееся облако, но на этот раз оно голубое вместо малинового. Оно указывает на смутно переживаемое религиозное чувство - скорее набожности, чем веры. Во многих церквях можно увидеть огромное облако тускло-голубого, парящее над головами собрания - неопределённое в своих очертаниях по причине неотчётливой природы мыслей и чувств, которые его вызывают. Очень часто оно покрыто пятнами коричневого и серого, поскольку невежественная вера с плачевной лёгкостью впитывает в себя гнетущую смесь стаха и эгоизма; но не в меньшей мере вырисовываются и большие потенциальные перспективы на будущее, являя нашим глазам первое слабое трепетание одного из пары крыльев - веры и мудрости, посредством которых душа поднимается к Богу, от которого и пришла.
Возвышенный порыв веры. Форма на рис. 15 в находится в таком же отношении к форме на рис. 14, в каком ясно обрисованная стремительная форма на рис. 10 - к неопределённому облаку на рис. 8. Трудно найти более разительный контраст, чем между туманностью рис. 14 и мужественной энергией великолепного острия высокоразвитого религиозного чувства, появляющегося перед нами на рис. 15. Это не смутное полусформировавшееся чувство, это бросок в проявление величественной эмоции, глубоко коренящейся в знании факта. Человек, переживающий такое чувство - это тот, кто знает, в кого он верит; создающий такую мыслеформу - это тот, кто научился мыслить. Определённость порыва вверх указывает на смелость, также как и на убеждённость её создателя, в то время как острота линий показывает ясность концепции, а безукоризненная чистота цвета свидетельствует о его крайнем бескорыстии.
Ответ на религиозное чувство. На рис. 17 мы наблюдаем результат предыдущей мысли - отклик Логоса на направленный ему призыв, - истину, на которой основана высшая и лучшая часть упорно существующего верования в ответ на молитву. Это требует нескольких слов объяснения. На каждом плане своей солнечной системы Логос изливает свой свет, свою силу, свою жизнь, и естественно, на высших планах божественная сила может быть дана наиболее полно. Каждое опускание на следующий снизу план означает почти парализующее ограничение - ограничение, совершенно не воспринимаемое, кроме как теми, кто испытывал высшие возможности человеческого сознания. Таким образом божественная жизнь проистекает с несравненно большей полнотой на ментальном плане по сравнению с астральным; а великолепие ментального уровня непередаваемо превосходится великолепием буддхического плана. Обычно каждая из этих могучих волн влияния распространяется по соответствующему ей плану горизонтально, но не проходит в темноту плана, низшего, чем тот, для которого она первоначально предназначалась.
Однако существуют условия, при которых благодать и сила, свойственная высшему плану, может быть в некоторой мере принесена в низший и широко распространяться там с удивительным эффектом. Это представляется возможным, только когда на время открывается особый канал, и эта работа должна быть проделана снизу усилиями человека. Ранее было объяснено, что всегда, когда мысль или чувство человека эгоистичны, энергия, которая производит их, движется по замкнутой кривой, и таким образом неизбежно возвращается и расходуется на своём собственном уровне; но когда мысль или чувство абсолютно бескорыстны, энергия вырывается по раскрытой кривой и таким образом не возвращается в обычном понимании, но проникает в план, находящийся выше, потому что только в этих высших условиях, с его дополнительным измерением, может она найти пространство для своего распространения. Но при этом прорыве такая мысль или чувство, образно выражаясь, оставляет открытой дверь размера соответствующего её собственному диаметру, таким образом обеспечивая требуемый канал, по которому божественная сила, соответствующая высшему плану, может проливаться на низший с изумительными результатами, не только для мыслителя, но и для других. На рис. 17 сделана попытка выразить это и указать великую истину, что бесконечный поток высшего типа силы всегда готов и ждёт возможности пролиться через предоставленный канал, можно сказать, подобно как вода ждёт возможности течь через первую же открытую трубу.
Результат спускания божественной жизни вызывает приток силы и душевный подъём у создавшего канал и распространение повсюду вокруг него наиболее мощного и благотворного влияния. Этот эффект часто называют ответом на молитву и считают "особым посредством Провидения" вместо непременного действия великого и непоколебимого божественного закона.
Самоотречение. Рис. 16 представляет нам ещё одну разновидность религиозных чувств, производящих изысканную и красивую мыслеформу типа, совершенно нового для нас - в котором можно с первого взгляда принять эти грациозные очертания за имитацию живой природы. Например, рис. 16 несколько напоминает полураскрытый бутон цветка, в то время как другие формы могут иметь сходство с раковинами, листьями или очертаниями деревьев. Однако на самом деле они не являются и не могут быть копиями растительных или животных форм, и представляется вероятным, что объяснение этого подобия лежит гораздо глубже. Аналогичный и даже более примечательный факт заключается в том, что некоторые очень сложные мыслеформы могут быть имитированы действием определённых механических сил, как было сказано выше. В то время как с нашим теперешним знанием было бы немудро пытаться найти решение этой очень захватывающей проблемы, представленной этим примечательным сходством, кажется вероятным, что мы получаем проблеск с порога великой загадки - ведь если при помощи определённых мыслей мы производим формы, которые также создаются и природными процессами, то по меньшей мере мы можем сделать предположение, что эти силы природы действуют по линиям, в некотором роде подобным действию этих мыслей. Поскольку сама вселенная - это могучая мыслеформа, вызванная к существованию Логосом, вполне может быть, что её малые части - также мыслеформы меньших существ, занятых такой же работой; таким образом, вероятно, мы можем продвинуться к пониманию того, что значат три сотни и тридцать миллионов дэв индусов.
Эта мыслеформа красивейшего светло-лазурного цвета, с великолепием белого света, сияющего через него, потребовала всего мастерства неутомимого художника, упорно работавшего, чтобы схватить её как можно вернее. Это то, что католики называют определённым "актом веры", или лучше - актом крайнего бескорыстия и самоотречения.
Интеллект
Рис. 18 и 18а
Смутное умственное удовольствие. Рис. 18 представляет неопределённое облако такого же порядка, как наблюдаемые на рисунках 8 и 14, но в данном случае жёлтого цвета, вместо малинового или голубого. Жёлтый в каждом из тел человека всегда указывает на интеллектуальные способности, но его оттенки различаются и это может быть усложнено примесью других тонов. Вообще говоря, чем темнее и тусклее оттенок, тем более направлен интеллект в нижние каналы, и более объекты интеллекта эгоистичны. В астральном и ментальном телах среднего человека это проявляется как цвет жёлтой охры, в то время как чистый интеллект, посвящённый изучению философии или математики, проявляется часто золотым и поднимается постепенно к красивому ясному и светящемуся лимонному или оттенку жёлтого первоцвета, когда мощный ум совершенно бескорыстно работает для блага человечества. Большинство жёлтых мыслеформ имеют ясные очертания, и смутные облака этого цвета относительно редки. Они означают интеллектуальное удовольствие - высокую оценку изобретательности, или радость, ощущаемую в умственной работе. Такое удовольствие, как получаемое простым человеком в созерцании картины, обычно зависит в основном от чувств восхищения, любви или жалости, которые она вызывает в нём; или иногда, если она изображает знакомую ему сцену, её очарование состоит в способности пробудить воспоминания былых удовольствий. Художник, однако, может получать от картины удовольствие совсем другого характера, основанное на его признании прекрасно выполненной работы и тонкого ума, проявленного в достижении таких результатов. Такое чистое интеллектуальное удовлетворение показывает себя жёлтым облаком; тот же эффект может быть произведён удовольствием от музыкального замысла или проницательности приведённого аргумента. Облако такой природы указывает на полное отсутствие всяких личных эмоций, потому что если бы они присутствовали, то неизбежно подкрасили бы жёлтый собственным, присущим им цветом.
Намерение узнать. Рис. 19 интересен, как сообщающий нам нечто о росте мыслеформы. Ранняя стадия, которая показана верхней формой, не редкость, и указывает на намерение решить какую-нибудь проблему - стремление узнать и понять. Мыслеформа этого вида часто сопровождает вопрос, и если, как это иногда к несчастью случается, вопрос задан не сколько с искренним желанием узнать, сколько с целью показать проницательность спрашивающего, форма бывает сильно окрашена глубоко оранжевым, который указывает на самомнение. Эта особая форма была замечена на встрече и сопровождалась вопросом, который показывал глубокую мысль и проницательность. Данный сначала ответ был не вполне удовлетворителен для спрашивавшего, который, казалось, получил впечатление, что лектор старается обойти эту проблему. Его решение получить полный и исчерпывающий ответ на свой вопрос стало ещё более определённым и мыслеформа приобрела более насыщенный цвет и изменилась во второй тип, гораздо сильнее, чем ранее, напоминающий штопор. Формы, похожие на эти, постоянно создаются праздным и легкомысленным любопытством, но поскольку в этом случае не привлечён интеллект, цвет уже более не жёлтый, а напоминает нечто вроде показанного на рис. 29, выражающем стремление к алкоголю.
Высокое честолюбие. Рис. 20 даёт нам ещё одно проявление желания - желания должности или власти. Это амбициозное качество показано богатым и глубоком оранжевым цветом, а желание - крюкообразными отростками, которые находятся впереди мыслеформы, когда она движется. Мысль эта - одна из хороших и чистых мыслей этого вида, так как если бы в основе её лежало что-то низкое или эгоистичное, то это бы неизбежно показало себя затемнением ясного оранжевого тусклыми тонами красного, коричневого или серого. Если этот человек желал высокого положения или власти, то не с целью собственной выгоды, но из убеждения, что он смог бы хорошо и честно выполнять работу для пользы своих собратьев.
Эгоистичная амбиция. Честолюбие низшего типа представлено на рис. 21. Мы имеем здесь не только большое тускло коричнево-серое пятно эгоизма, но также и значительное отличие в форме, хотя она имеет ту же определённость в очертаниях. На рис. 20 форма постоянно поднимается в направлении определённого объекта, поскольку можно заметить, что центральная часть её определённо напоминает снаряд, как на рис. 10. На рис. 21, с другой стороны, - плавающая форма, и хорошо выражающая обычную склонность к захвату - стремление захватить для себя всё, что в пределах видимости.
Гнев
Рис. 23 и 22
Убийственная ярость и длительный гнев. На рис. 22 и 23 мы имеем два ужасных примера страшного эффекта гнева. Мрачная вспышка из тёмных облаков (рис. 22) была взята из ауры грубого и частично пьяного человека в лондонском районе Ист-энд, когда он сбил с ног женщину; вспышка метнулась в её сторону в момент перед тем, как он занёс руку и вызвала такое чувство дрожи от ужаса, будто могла убить. Точно направленный стилетообразный дротик (рис. 23) был мыслью постоянной злобы, сильным желанием мести, вынашиваемым годами, и направленной к человеку, который нанёс тяжёлое увечье посылающему её. Надо заметить, что обе мысли приобретают форму молнии, однако верхняя непостоянна в своём облике, в то время как нижняя представляет постоянство побуждения, что гораздо более опасно. Основа крайнего эгоизма, из которого зарождается верхняя форма, очень характерна и поучительна. Разницу в цвете между ними тоже стоит заметить. В верхней грязно-коричневый цвет эгоизма так сильно заметен, что он окрашивает даже выброс гнева; в то же время во втором случае, хотя в корне несомненно тоже лежал эгоизм, первоначальная мысль была забыта в постоянном и концентрированном гневе. Изучающий иллюстрацию XIII в сможет представить себе состояние астрального тела, из которого выступают эти мыслеформы, и наверняка даже простой взгляд на эти картины, даже без изучения их, даст наглядный урок о том, какое зло приносит чувство гнева.
Взрыв гнева. На рис. 24 мы видим, как представлен гнев совсем другого характера. Здесь нет постоянной ненависти, а просто энергичный взрыв раздражения. Сразу видно, что в то время как каждый из создателей форм, показанных на рис. 22 и 23, направлял свой гнев против конкретного лица, человек, ответственный за взрыв на рис. 24, временно находился в войне со всем миром.
Поучительно сравнить излучения с этой иллюстрации с изображёнными на рис. 11. Здесь мы видим настоящий взрыв, мгновенный в своём прохождении и беспорядочный в своих поседствиях; пустой же центр показывает, что чувство, приведшее к нему - дело прошлого, и сила больше не генерируется. На рис 11, напротив - центр - сильнейшая часть мыслеформы, показывающая, что она не результат временной вспышки чувства, но имеется постоянный приток энергии, в то время как лучи демонстрируют своим качеством, длиной и равномерностью своего распространения постоянно поддерживаемое создающее их усилие.
Бдительная и гневная ревность. На рис. 25 мы видим интересную, хотя и неприятную мыслеформу. Её особый коричневато-зелёный цвет сразу указывает опытному ясновидящему, что это выражение ревности, а её любопытный облик демонстрирует пыл, с которым человек рассматривает её объект. Примечательное сходство с поднявшей голову змеёй подходяще символизирует глупый подход этого человека, бдительно пытающегося обнаружить признаки того, что он меньше всего хотел бы увидеть. В момент, когда он видит это, или воображает, что видит, форма изменяется в гораздо более обычную, показанную на рис. 26, где ревность уже смешана с гневом. Надо заметить, что здесь ревность - обычно смутное облако, однако испещрённое очень чёткими вспышками гнева, готовыми поразить тех, кто якобы ранил человека, в то время как на рис. 25, где ещё нет гнева, ревность сама имеет совершенно определённые и очень выразительные контуры.
Сочувствие
Смутное сочувствие . На рис. 18А имеем ещё одно из неопределённых облаков, но в этот раз его зелёный цвет показывает нам, что это проявление сочувствия. Мы можем заключить из неопределённого характера его очертаний, что это не явное и активное сочувствие, способное немедленно обратиться от мысли к делу; это скорей обычное чувство соболезнования, которое может пережить человек, прочитавший сообщение о несчастном случае, или стоящий в дверях больничной палаты и глядящий на пациентов.
Страх
Внезапный испуг. Один из самых жалких объектов в природе - человек или животное в состоянии униженного страха, и исследование иллюстрации XIV в "Человеке видимом и невидимом" показывает, что при таких обстоятельствах астральное тело производит не лучшее впечатление, чем физическое. Таким образом, когда астральное тело человека находится в состоянии бешеной дрожи, его естественной склонностью является выбрасывать наружу бесформенные взрывные частицы, подобные скальной массе, выброшенной взрывом, как видно из рис. 30; но когда человек не находится в состоянии ужаса, но серьёзно испуган, часто производится эффект, подобный показанному на рис 27. Здесь примечательно, что все полумесяцы с правой стороны, которые были очевидно выпущены ранее других, не демонстрируют ничего, кроме сизо-серого цвета страха, но моментом позднее человек уже частично оправился от шока и начинает чувствовать злость, что позволил себе испугаться. На это указывает тот факт, что позднейшие полумесяцы отчёркнуты багряным, свидетельствующим о смеси гнева и страха, в то время как помледний полумесяц чисто багряный, говорящий нам, что страх уже полностью преодолён и остаётся только раздражение.
Жадность
Эгоистичная жадность. Рис. 28 даёт нам пример эгоистичной жадности - гораздо более низкого сорта, чем рис. 21. Надо заметить, что тут нет ничего даже столь возвышенного, как амбиция, а оттенок грязно-зелёного свидетельствует, что личность, в которой родилась эта неприятная мысль, готова употребить обман с целью заполучить предмет своего желания. В то время как амбиция на рис. 21 была общей природы, желание на рис. 28 направлено на определённый объект, к которому оно тянется; ведь надо понять, что эта мыслеформа, подобно той, что на рис. 13, остаётся прикреплённой к астральному телу, которое можно предположить находящимся слева от рисунка. Такие мыслеформы могут разниться в цвете согласно точному количеству зависти или ревности, которая смешана с жаждой обладания, но облик, весьма близкий к показанному на нашей иллюстрации, будет обнаружен во всех случаях.
Жажда выпивки. На рис. 29 у нас представлен другой вариант того же чувства, пожалуй в ещё большей деградации. Ещё раз крючковатые выросты показывают жадность, в то время как цвет и грубая текстура указывают на низкую и чувственную природу желания. Сексуальные желания часто проявляют себя в точно такой же манере. По мере того, как люди поднимаются по шкале эволюции, место этой мыслеформы будет постепенно заниматься напоминающей то, что показано на рис. 13 и очень медленно, по мере развития, в свою очередь пройдёт через стадии, показанные на рис. 9 и 8, покуда наконец весь эгоизм не будет отброшен, и желание иметь трансмутируется в желание давать, и мы достигнем великолепных результатов, показанных на рис. 11 и 10.
Различные эмоции
При кораблекрушении. Весьма серьёзная паника послужила причиной появления очень интересной группы мыслеформ, которые показаны на рис. 30. Они были увидены одновременно, расположенные точно так же, как показано. Хотя среди неописуемого беспорядка их относительные позиции и были сохранены, всё же в объяснении их будет более подходяще принять их в обратном порядке. Они были вызваны ужасным случаем, и они поучительны, показывая, как по-разному действует на людей внезапная и серьёзная опасность. Одна из них не показывает ничего, кроме сыпи сизо-серого цвета страха, возникающей на фоне крайнего эгоизма, и к несчастью, таких как эта было много. Рассеянный характер мыслеформы показывает силу и завершённость взрыва, который в свою очередь свидетельствует о том, что вся душа этого человека была охвачена слепым, бешеным ужасом, и что непреодолимое ощущение личной опасности исключило на время любые высшие чувства.
Вторая мыслеформа представляет по меньшей мере попытку самоконтроля и показывает отношение, усвоенное особой, имеющей некоторое количество религиозного чувства. Она ищет утешения в молитве, пытаясь таким образом преодолеть свой страх. Об этом свидетельствует точка серовато-голубого, которая, колеблясь, поднимается вверх; цвет свидетельствует однако, что попытка успешна лишь частично, и мы видим также из нижней части мыслеформы, с её неровными очертаниями и выпадающими фрагментами, что здесь на самом деле почти так же много испуга, как и в предыдущем случае. Но по крайней мере у этой женщины было достаточно присутствия духа, чтобы вспомнить, что она должна молиться, и она старается вообразить, что она вовсе не так боится, тогда как в другом случае за эгоистичным ужасом не было абсолютно никакой мысли. Один сохраняет возможность восстановления самоконтроля, другой же раб захлёстывающих эмоций.
Разительный контраст слабости, проявленной в этих двух формах, представляет великолепная сила и решительность третьей. Здесь иеем не бесформенную массу с дрожащими контурами и взрывными фрагментами, а мощную, ясно очерченную и определённую мысль, очевидно полную силы и решительности. Поскольку это мысль офицера, находящегося на службе - человека, ответственного за жизни безопасность пассажиров, он встречает опасность наиболее удовлетворительным образом. Даже тени испуга не показал он - у него не было на это времени. Однако багрянец острия его подобной оружию мыслеформы показывает его разгневанность тем, что несчастный случай произошёл, жирная кривая оранжевого непосредственно над ним говорит о полной самоуверенности и убеждённости в своей способности справиться с трудностями. Блестящий жёлтый даёт понять, что его интеллект уже работает над проблемой, в то время как зелёный, пробегающий рядом, обозначает сочувствие, которое он испытывает к тем, кого он намеревается спасти. Очень впечатляющая и поучительная группа мыслеформ.
На премьере. Рис. 31 также представляет интересный образец - возможно уникальный, поскольку представляет мыслеформу актёра, ждущего выхода на сцену для премьерной постановки. Широкая полоса оранжевого в центре очень ясно определена, и это выражение обоснованной самоуверенности - результата многих предыдущих успехов, и резонное ожидание, что и в этом случае их список будет пополнен ещё одним. Несмотря на это, имеется и изрядная доля неизбежной неуверенности в том, какое впечатление произведёт эта новая пьеса на публику; и в целом сомнение и страх перевешивают уверенность и гордость, поскольку бледно-серого больше, чем оранжевого, и вся мыслеформа колеблется подобно флагу, хлопающему на штормовом втеру. Следует заметить, что в то время как контуры оранжевого - превосходной чёткости, контуры серого гораздо туманнее.
Игроки. Формы, показанные на рис. 32, наблюдались одновременно в огромном игорном доме. Обе представляют некоторые из худших человеческих страстей, и выбирать между ними почти не стоит, несмотря на то, что они представляют чувства соответственно удачливого и неудачливого игрока. Форма, что снизу, имеет сильное сходство с мрачным мерцающим глазом, однако это должно быть просто совпадение, поскольку после её анализа мы найдём, что не составит труда понять значение составляющих его частей и цветов. Фон всей мысли представляет неровное облако глубокой депрессии, значительно отмеченной тусклым коричнево-серым цветом эгоизма и сизым оттенком страха. В центре мы находим ярко обозначенное багровое кольцо, показывающее глубокую злость и негодование на враждебную судьбу, а внутри этого имеется чётко очерченный чёрный круг, выражающий ненависть разорённого человека к тем, кто выиграл его деньги. Человек, способный послать такую мыслеформу, несомненно находится в неминуемой опасности, поскольку видно, что он спустился к таким глубинам отчаяния, что не исключено, что он будет искать воображаемого убежища в самоубийстве, только чтобы обнаружить при пробуждении в астральную жизнь, что он лишь изменил своё положение к худшему вместо лучшего, как всегда происходит при самоубийстве, поскольку его действие отрезало его от счастья и мира, которые обычно следуют за смертью.
Верхняя же форма представляет состояние ума, которое возможно ещё более вредно в своих последствиях, поскольку это ликование удачливого игрока. Здесь контуры совершенно определённые, и решение человека продолжать свою линию поведения несомненно. Широкая полоса оранжевого в центре очень ясно показывает, что несмотря на то, что когда человек проигрывает, он приписывает это непостоянству судьбы, выигрывая же, он полностью связывает этот успех со своим собственным гением. Возможно он изобрёл некоторую систему, на которой держится его вера, и которой он необычайно горд. Но надо заметить, что на каждой стороне оранжевого проходит твёрдая линия эгоизма, и мы видим, как она в свою очередь растворяется в скупость и становится обычной животной жадностью обладания, которая также очень ясно выражается когтеобразными окончаниями мыслеформы.
При уличном происшествии. Рис. 33 поучителен, как показывающий различные формы, который те же чувства могут вызвать у разных индивидуальностей. Эти два свидетельства эмоций были увидены одновременно среди наблюдавших уличное происшествие - случай, когда некто был сбит проезжавшим экипажем и получил небольшие повреждения. Оба создавших эти мыслеформы с живым интересом и глубоким сочувствием отнеслись к жертве происшествия, и поэтому их мыслеформы показывают точно те же цвета, хотя контуры их совершенно непохожи. Тот, над кем плавает то смутное сферическое облако, думает "бедный парень, как жалко", в то время как тот, кто порождает этот чётко очерченный диск, уже бросился вперёд, чтобы посмотреть, каким образом он может помочь. Один - мечтатель, хотя и с острой чувствительностью, другой - человек действия.
На похоронах. На рис. 34 мы имеем черезвычайно впечатляющий пример преимущества, даваемого знанием, и фундаментальных изменений в человеческом отношении, произошедших в результате ясного понимания великих законов природы, управляющих нашей жизнью. Крайне различные во всех отношениях по цвету, форме и значению, эти две мыслеформы были увидены одновременно, и они представляют две точки зрения в отношении того же случая. Они наблюдались на похоронах и показывают чувства, вызванные в умах двух участников похоронной процессии размышлением о смерти. Обоих связывали с умершим одинаковые отношения, но в то время как один пребывал в невежестве относительно сверхфизической жизни, другой располагал преимуществами теософии. В мыслях первого мы не видим выражения чего-либо, кроме глубокой депрессии, страха и эгоизма. Тот факт, что смерть придвинулась так близко, ясно вызвал в его уме мысль, что в один прекрасный день она может также прийти и к нему, и предвосхищение этого для него ужасно; но поскольку он не знает, что же представляет собой то, чего он так боится, облака, в которых проявлено его чувство, весьма неопределённы. Единственные его определённые ощущения - это отчаяние и чувство личной утраты, они показывают себя как регулярные полосы коричнево-серого и свинцово-серого, в то время как очень любопытный вырост в нижнюю сторону, на самом деле спускающийся в могилу и облекающий гроб - выражение сильного эгоистичного желания вернуть умершего в физическую жизнь.
Весьма освежающим будет переход от этой мрачной картины к на удивление отличному эффекту, произведённому теми же обстоятельствами в уме человека, понимающего суть произошедшего. Можно заметить, что у этих двоих вообще не было ни одной общей эмоции; в предыдущем случае всё было ужасом и унынием, в то время как в этом случае мы не находим ничего, кроме самых высоких и прекрасных чувств. В основании мыслеформы обнаруживаем полное выражение глубокого сочувствия; светло-зелёный показывает понимание страданий участников похорон и соболезнование им, а полоса более глубокого зелёного показывает отношение к самому умершему. Глубокий розовый показывает любовь и к умершему, и к живущим, в то время как верхняя часть, состоящая из конуса и звёзд, поднимающихся из него, свидетельствует о чувстве, возникшем при размышлении о предмете смерти - голубой выражает её религиозный аспект, в то время как фиолетовый показывает мысль о благородном идеале и способности ему соответствовать, а золотые звёзды отражают духовные стремления, которые эти размышления вызывают. Полоса ясного жёлтого, которая видна в центре этой мыслеформы, очень значительна как показывающая всё отношение человека, основанное на интеллектуальном восприятии ситуации, это также показывает регулярность расположения цветов и определённость линий разделения между ними.
Сравнение двух иллюстраций, показанных на этом рисунке - это конечно очень впечатляющее свидетельство ценности знания, даваемого теософическим учением. Несомненно это знание избавляет от всякого страха смерти и делает жизнь легче, поскольку мы понимаем её цель и её конец и осознаём, что смерть - это совершенно естественный инцидент в её течении, необходимый шаг в нашей эволюции. Нет мрачной непроницаемой пропасти за могилой, но вместо этого там мир жизни и света, который может быть известен нам так же ясно, полно и подробно, как этот физический мир, в котором мы живём сейчас. Мы создали мрак и ужас для себя, подобно детям, запугивающим себя страшными историями, и мы должны лишь изучить факты явления, и все эти искусственные облака рассеются в момент. За нами злое наследство, связанное с этим, так как мы унаследовали все виды похоронных ужасов от наших предков, и поскольку мы к ним привыкли, мы не видим их абсурдности и чудовищности. Древние были в этом отношении мудрее нас, поскольку они не ассоциировали со смертью тела всю эту фантасмагорию мрака - частично наверно потому, что их метод избавляться от тела был более рационален - метод, который не только бесконечно лучше для мертвеца и более здоров для живущих, но также и свободный от отвратительных предположений, связанных с медленным угасанием. Они знали гораздо больше о смерти в те дни, и поскольку они знали больше, то меньше оплакивали.
Встречая друга. Рис. 35 даёт нам пример хорошей, ясно очерченной и выразительной мыслеформы, где каждый цвет хорошо отделён от других. Она представляет чувство человека при встрече с другом, с которым он был долго разлучён. Выпуклая поверхность полумесяца находится ближе к думающему, а два его конца вытягиваются к приближающемуся другу, будто стараясь обнять его. Розовый цвет, естественно, говорит об испытываемой любви, светло-зелёный показывает глубину симпатии к нему, а чистый жёлтый - знак интеллектуального удовольствия, с которым создатель этой мысли предвкушает возрождение восхитительных воспоминаний давно прошедших дней.
Оценка картины. На рис. 36 мы имеем довольно сложную мыслеформу, представляющую восхищение красивой картиной на религиозную тему. Сильный чисто-жёлтый отмечает восторженное признание технического мастерства хуожника, в то время как все остальные цвета - выражения различных эмоций, вызванных в нём изученим этого великолепного произведения искусства. Зелёный показывает его сочувствие к центральной фигуре картины, глубокие религиозные чувства проявляются не только в широкой полосе голубого, но и в контурах всей фигуры, в то время как фиолетовый говорит нам, что картина вызвала у зрителя размышления о высоком идеале, и сделала его, хотя бы на время, отвечающим ему. Мы имеем здесь первый пример интересного класса мыслеформ, многочисленные примеры которых мы найдём позднее - тех, где свет одного цвета просвечивает через сеть линий совсем другого оттенка. Надо отметить, что в этом случае из массы фиолетового поднимаются многочисленные волнистые линии, текущие подобно ручейкам по золотой равнине; из этого ясно, что высокие стремления вовсе не смутные, но прочно основываются на интеллектуальном восприятии ситуации и ясном понимании метода, которым они могут быть реализованы.
Давайте вернемся к проблеме, которая была заявлена раньше. Я уже говорил о том, что нам до сих пор неизвестны отношения (если они вообще существуют) между психическим здоровьем и религиозными чувствами конкретного человека. На мой взгляд, это одна из двух наиболее насущных проблем, требующих изучения. Вторая проблема касается оценки самой психиатрии, всех ее типов. Никто не может знать наверняка, что психиатрическое вмешательство будет иметь длительные благоприятные последствия. Но у нас также нет доказательств того, что религия играет целительную или профилактическую роль.
Я хотел бы представить на ваш суд одну гипотезу, заслуживающую проверки. Я убежден, что понятие «религия» чересчур широко, чтобы обладать достаточной прогностической силой. В действительности, религиозное чувство крайне различно у разных людей. У некоторых оно фрагментарное, поверхностное, даже рутинное, у других - глубокое и всепроникающее, вплетенную в саму жизненную ткань. Религиозное чувство различается не только по глубине и широте, но и по содержанию и образу функционирования. Действительно, поскольку каждая личность уникальна, я убежден (и говорил об этом в одной из своих работ), что и религиозное чувство личности также должно принимать уникальную форму (6).
В исследовательских целях имеет смысл выбрать одно важное измерение или переменную. Измерение, которое имею в виду я, это некоторый континуум, на одном полюсе которого - религиозное чувство, представляющее только инструментальную или внешнюю значимость, а на другом - чувство, само по себе являющееся базовым мотивом и поэтому имеющее внутреннюю ценность. Чувство второго типа первично, оно не подчинено какому-либо другому мотиву. Если мы сможем приписать людям какие-то значения из этого континуума и определить адекватные критерии психического здоровья, тогда нам удастся найти ответ на наш вопрос о том, обладают ли некоторые формы религиозного чувства большей терапевтической и профилактической силой, чем другие.
Краткости ради мы будем говорить о внешней и внутренней религиозности. Моя гипотеза заключается в том, что внешней религиозности присуща меньшая терапевтическая и профилактическая сила, чем внутренней.
Внешняя религиозность. Для многих людей религия - привычка или же родовое изобретение, используемое для церемоний, для удобства в семье, для личностного комфорта. Это нечто, нужное для того, чтобы его использовать, а не для того, чтобы ради него жить. Оно может быть использовано различным образом: для повышения своего статуса, для поддержки уверенности в себе, для увеличения доходов, для того, чтобы приобрести друзей, власть или влияние. Оно может быть средством защиты от реальности, и, прежде всего, может рассматриваться как одобрение свыше моего жизненного кредо. Такое чувство дает мне уверенность в том, что Бог разделяет мое мнение о действительности, что мс представление о справедливости идентично Его мнению на этот счет. Я смотрю на природу сущего с точки зрения моего частного бытия. Две набожные престарелые сестры ссорились между собой. Одна из них строго сказала другой: «Твоя проблема в том, Джейн, что Господь недостаточно милостив к тебе». Милость Господа, как ей кажется, обращена к ней, а не к Джейн.
Одна из гипотез, касающаяся религиозной ориентации, уже получила, эмпирическое подтверждение. Внешняя религиозность положительно коррелирует с расовой и этнической нетерпимостью, которая, к несчастью, столь распространена среди людей, посещающих церковь (7). Я не вижу причин, по которым критерии, использованные при изучении религиозности и предрассудков, не могут быть применены к исследованию религиозной ориентации в ее связи с психическим здоровьем.
В теологических терминах, личность с внешней религиозной ориентацией обращена к Богу, но не отстранена от себя. По этой причине религия служит главным образом щитом для центрированности на себе. Если бы Фрейд был более прозорливым, он бы отметил, что этот тип религиозности напоминает невроз. Он представляет собой защиту от тревоги. Как и у пещерного человека, религиозные представления обеспечивают только личные выгоды.
Что касается мотивации, то внешнее религиозное чувство не является ведущим или интегральным мотивом. Оно служит для реализации других потребностей, таких как потребность в безопасности, в статусе, самооценке. С точки зрения психологии развития, это незрелое образование. Как и дети в исследованиях Пиаже, человек с таким типом религиозной ориентации имеет эгоцентрическое представление о Вселенной. Привычка, ритуал, семейные традиции не подвергаются критической переоценке и децентрализации в его мировоззрении.
Если вы спросите: «Но разве религия не является источником утешения?», я отвечу вам так: «Да, конечно. Но то утешение, которое она обеспечивает, никогда не может быть на наших условиях - только на ее собственных. Бремени забот нельзя избежать и утешение приходит только с самоотверженным принятием этого бремени».
Как все прочие защиты, и как все прочие инструментальные привычки, внешняя религиозность подвержена риску разрушения в том случае, если жизненные обстоятельства станут чересчур противоречивыми. Именно по этой причине я выдвигаю предположение о том, что внешняя религиозность не может являться долговременной терапевтической или профилактической силой, поскольку жизнь может пробить защитное ограждение своими острыми стрелами.
Внутренняя религиозность. Наша гипотеза предполагает следующее. Внешняя религиозность может нарушить психическое здоровье, внутренняя религиозность его поддерживает. Каждый из нас встречал людей, которые остаются спокойными, несмотря на внутренние конфликты, и мужественными, невзирая на жестокие удары судьбы. Мы также встречали и религиозных людей, которым, несмотря на жизненные события, способные привести к неврозу, каким-то образом удается удерживать контроль над своим психическим здоровьем, - очевидно, благодаря общему, всеобъемлющему и направляющему религиозному мотиву.
Внутренняя религиозность не является инструментальным образованием. Иными словами, ее основная функция состоит не в том, чтобы справляться со страхами, проявлять конформность, сублимировать сексуальность или реализовывать желания. Когда-то раньше, возможно, она была именно такой. Но сейчас эти частные потребности второстепенны по отношению к основному мотиву. Затруднения, конфликты, вина, невзгоды - все это управляется всеобъемлющим обязательством. Это обязательство - частично интеллектуальное, но главным образом мотивационное. Оно интегрально, оно покрывает весь опыт и все, что лежит за пределами опыта, в нем есть место как научным фактам, так и эмоциональным событиям. Это - сильное желание достичь идеального жизненного единства, которое всегда определяется целостной концепцией природы всего сущего.
Важно отметить, что понятие внутренней религиозности не имеет ничего общего с формальной структурой религии. Оба типа религиозной ориентации в равной степени распространены среди представителей всех конфессий - католиков, протестантов, иудеев, мусульман, индуистов. По этой причине я далек от мысли о том, что принадлежность к тому или иному религиозному направлению может стать фактором риска психических заболеваний. В моих рассуждениях речь идет скорее о том, что психическое здоровье приверженца любой конфессии будет зависеть от того, какой ориентации, внешней или внутренней, он придерживается.
Следует отметить, что внутренняя религиозность, в соответствии с моей гипотезой, не может существовать ради того, чтобы играть терапевтическую или профилактическую роль. Внутренняя религиозность - не горчичный пластырь. Страждущий может стремиться только к религии, а не к лечению. Если его религия глубоко интериоризована, психическое здоровье и спокойствие будут ей сопутствовать.
Я уже упоминал тот факт, что некоторым религиям присущи такие патогенные характеристики, как чрезмерное устрашение, суеверия, враждебное отношение к науке или паллиативная защита. Но эти патогенные свойства не заложены в самой природе мировых религий, скорее, это внешние, наносные атрибуты, которые уводят некоторых людей от внутренних потенциалов их веры. Если я не ошибаюсь, наибольший вред, приносимый религией, и основная критика в ее адрес относятся главным образом к этим побочным атрибутам, которых совершенно недостаток для того, чтобы сформировать целостное религиозное мировоззрение.
– это эмоциональное отношение верующих к признаваемым объективными существам, свойствам, связям, персонам, местам, действиям, друг к другу и к самим себе, а также к религиозно интерпретируемым отдельным явлениям в мире и к миру в целом.
Не всякие переживания можно считать религиозными, но лишь те, которые спаяны с религиозными представлениями, идеями, мифами и в силу этого приобрели соответствующую направленность, смысл, и значение. Возникнув, религиозные чувства становятся объектом потребности – тяготения к их переживанию, к религиозно-эмоциональному насыщению.
С религиозными представлениями могут сплавляться и получать соответствующую направленность, значение и смысл самые разные эмоции человека – страх, любовь, восхищение, благоговение, радость, надежда, ожидание, стенические и астенические, альтруистические и эгоистические, нравственные и эстетические; в этом случае переживаются «страх Господень», «любовь к Богу», «чувство греховности, смирения, покорности», «радость богообщения», «умиление иконой Богоматери», «сострадание к ближнему», «благоговение перед красотой и гармонией сотворенной природы», «ожидание чуда», «надежда на потустороннее воздаяние».
Необходимо отметить, что эмоциональные процессы верующих с точки зрения их физиологической основы и главного психологического содержания ничего специфического в себе не содержат. С религиозными верованиями связаны обычные человеческие чувства: страх, любовь, гнев, радость, надежда, благоговение, восхищение и т.д. У верующих они имеют соответствующее предметно-образное оформление и смысл, т.е. они у верующих переживаются как "страх Господень", "любовь к Богу", "чувство смирения", "чувство греховности", "радость общения с Богом", "умиление иконой Богоматери", "сострадание к ближнему", "любовь к ближнему",.; страха перед Богом больше, чем любви, верующий все время помнит, что если он не выполнит заповеди, то Бог накажет его. В связи с этим американский исследователь религии У.Джемс пишет: "если мы согласимся понимать термин "религиозное чувство" как собирательное имя для тех чувств, которые в разных случаях порождаются религиозными объектами, – то мы признаем вероятность того, что этот термин не заключает, в себе такого элемента, который имел бы с психологической точки зрения специфическую природу. Есть религиозная любовь, религиозный страх, религиозное чувство возвышенного, религиозная радость и т.д.
Но религиозная любовь – это лишь общее всем людям чувство любви, обращенное на религиозный объект. Религиозный страх – это обычный трепет человеческого сердца, но связанный с идеей божественной кары" Таким образом, из этого заключения и точек зрения других исследователей религиозно-психологических феноменов можно сделать вывод, что специфика религиозных чувств заключается не в их психологическом содержании, а в их направленности, в предметах, на которые они направлены. Что же касается предметов религиозных чувств, то ими могут быть различного рода религиозные образы, представления и идеи.В тех же случаях, когда религиозные чувства, казалось бы, направлены на реально существующий объект, например на какого-либо человека ("святой", "праведник" и т.п.) или материальный предмет ("чудотворная икона", "святой источник" и т.п.), то они в действительности всегда связаны не с самим объектом как таковым, а лишь со сверхъестественными свойствами, которыми якобы он обладает.
Чувства в сфере религии играют важнейшую, первостепенную роль. Проблема специфики религиозных чувств неоднократно дискутировалась в зарубежной психологии религии. Предпринимались многочисленные попытки охарактеризовать религиозные чувства с точки зрения их специфического психологического содержания. Одни психологи, следуя за немецким протестантским теологом Ф.Шлейермахером (1768–1834), квалифицировали религиозное чувство как «чувство зависимости». Другие разделяли точку зрения немецкого теолога и философа Р.Отто на религиозное чувство как на специфическое единство «священного ужаса и восхищения» 176 . Третьи (Г.Воббермин) полагали, что религии в наибольшей степени свойственны чувства «безопасности и страстных ожиданий». Даже в середине XX в. высказывались мнения, что «отличительной чертой религиозного чувства является благоговение, а не страх, любовь, скорбь или разочарование». Набор чувств и переживаний, свойственных религиозным людям в различные эпохи, исторически менялся. Общая тенденция изменений в сфере религиозных эмоций состояла в вытеснении отрицательных переживаний, прежде всего страха, которые преобладали у первобытных людей, чувствами положительными: любовью, благоговением, восхищением, благодарностью. Хотя религиозный страх остается одним из важных компонентов переживаний современных верующих
Вы также можете найти интересующую информацию в научном поисковике Otvety.Online. Воспользуйтесь формой поиска:
Еще по теме 18.Религиозные чувства:
- Вопрос 39. Чувства и личность. Чувства как отражение отношений человека к объекту его устойчивых потребностей. Виды чувств и их формирование.
- Вопрос 37. Понятие о чувствах и эмоциях. Теория эмоций. Качества и динамика чувств.
- 37. Эмоции и чувства. Виды эмоций и чувств. Развитие эмоциональной сферы у детей дошкольного и школьного возраста.
Первая отправная точка в этом вопросе - свойственная человеку потребность в религиозном . В человеке, в самой сердцевине его природы, коренится стихийное стремление ввериться превосходящей его силе, некоей сущности, несравненно более могущественной, чем его собственная. Возможно, это желание проистекает из чувства страха перед грозными силами природы, таящими в себе смертельную опасность. Пытаясь умилостивить природные стихии и добиваясь таким образом установления определенного равновесия между ними и собой, Человек одновременно преодолевает и собственный страх. При этом различным явлениям природы приписывается обладание рассудком, способность слышать и понимать людей и принимать приносимые ими в жертву дары. Так человек встречается лицом к лицу с некоей безличной, но разумной сущностью, неизмеримо превосходящей его самого; с тем загадочным нечто, что вздымает океанские волны, сотрясает земные недра и обрушивает с небес испепеляющий грозовой огонь, но одновременно является подателем плодородия и источником жизни. Эту силу человек и называет Богом. Однако единое понятие Божества дробится на множество осколков: люди видят в мире столько богов, сколько существует более или менее значимых для их бытия природных явлений.
Трудно сказать, лежит ли эта потребность подчинения высшей силе в основе наиболее ранних религиозных представлений, но, несомненно, что даже в наше время подобный уровень религиозности встречается довольно часто. Речь идет о комплексе антропоцентристских верований, призванных изгнать людские страхи, воодушевить и укрепить человека - бессильную жертву собственной слабости. Такая религия не ограничивается простой верой в существование высших сил, но предоставляет своим приверженцам набор конкретных практических мер психологической защиты, цель которых - обеспечить существованию каждого человека известную устойчивость и безопасность, понимаемые эгоцентрически. Религия этого типа предлагает верующим культ как систему жестко заданных норм, гарантирующих своего рода отношения собственности с Божественным. С другой стороны, им навязывается мораль - некий код, состоящий из системы запретов и предписаний, указывающих на угодный либо неугодный Божеству образ действий и мыслей.
Когда человек последовательно и неукоснительно исполняет все культовые и моральные установления подобной религии, он чувствует себя вполне удовлетворенным; отношениям с высшей силой обеспечена прочность и стабильность, и можно считать, что «Бог у него в кармане». Избавившись таким образом от страха наказания, человек ожидает отныне от Божества лишь услуг и вознаграждения за праведность. Люди, относящиеся к данному типу религиозности, часто полны самомнения в том, что касается их собственного благочестия и добродетели. Зато они проявляют поразительную суровость к собратьям, не могущим похвастаться, подобно им, религиозной и нравственной безупречностью.
Поиски истины
Вторым источником человеческих суждений о существовании Бога являются неустанные поиски истины, жажда познания.
В рамках всех известных истории великих цивилизаций стремление человеческого разума отыскать ответы на основные философские вопросы приводило к возникновению теологии - богословия, то есть «рассуждений о Боге». Наиболее характерный и совершенный пример такого пути от философии к теологии дает нам Древняя Греция.
Для древних эллинов идея Бога являлась логическим выводом, следствием созерцания природы. Вглядываясь в окружающий нас мир, мы замечаем, что все существующее в нем подчинено определенной закономерности и разумному порядку. Ничто в природе не является ни случайным, ни произвольным. Таким образом, мы вынуждены признать, что само происхождение мира есть результат логической последовательности: мир существует как следствие какой-то конкретной причины. Эта Первопричина, «первопринцип» мира, и получает наименование Бога.
Мы не обладаем точным знанием того, чем является по существу Первопричина мироздания. Тем не менее путем логических рассуждений можно выявить некоторые свойства, которыми должен обладать Бог-Первопринцип. Так, источник Его бытия не может находиться в чем-либо Ему предшествующем; следовательно, Он является «Причиной-в-Себе», то есть причиной существования не только мира, но и Себя Самого.
Поскольку благодаря Своей «самопричинности» Первопринцип не зависит ни от чего другого, Он должен рассматриваться как всецело довлеющий себе, как совершенно свободный от какого бы то ни было внешнего принуждения. Следовательно, Он по необходимости является вечным, всемогущим, бесконечным. В Нем начало того движения, посредством которого осуществляется становление мира, и которое мы называем временем. При этом Бог, будучи принципом всякого движения, Сам пребывает абсолютно недвижимым, ибо не существует ничего предшествующего Ему, что могло бы привести Его в движение. Поскольку Он неподвижен, то и не подвержен никакому изменению, а значит, бесстрастен и совершенно благ по природе.
Все эти умозаключения, как и множество других, которые мы могли бы вывести путем логических рассуждений, нисколько не приближают нас к познанию Бога; они всего лишь принуждают наш разум признать как некую реальность гипотезу о существовании Бога. Так, например, если бы мы путешествовали через пустыню и в самом ее сердце вдруг наткнулись бы на встающий среди песков дом, то вынуждены были бы признать, что его кто-то построил, ибо дома в пустынях сами собой, как известно, не возникают. Но кто именно построил этот дом, остается загадкой. Конечно, мы в состоянии, исходя из особенностей постройки, сделать кое-какие выводы об отдельных качествах или отличительных чертах строителя - например, обладает ли он вкусом, способен ли гармонично распределять объемы здания. Мы можем также определить, для каких целей предназначал он свое творение. Но личность его для нас останется неизвестной. Если нам не доведется встретиться с ним лицом к лицу, то мы так никогда его и не узнаем. Хотя строитель несомненно существует, непосредственному познанию он совершенно недоступен.
Личное отношение
Третий важнейший исток идеи Бога питается уникальной исторической традицией - традицией еврейского народа.
Евреи начинают говорить о Боге в связи с конкретным историческим событием; приблизительно за тысячу девятьсот лет до начала христианского летосчисления в стране халдеев (южная часть Месопотамии, недалеко от берегов Персидского залива) Бог открывает Себя конкретному человеку по имени Авраам. Авраам встречается лицом к лицу с Богом как с личностью, как мы встречаемся с человеческим существом, с которым можно беседовать, можно непосредственно общаться. Бог призывает Авраама оставить свою страну и переселиться в Ханаан, землю, предназначенную потомкам Авраама и его жены Сарры, до того времени бесплодной.
Познание Бога, вытекающее из личной встречи с Ним Авраама, не имеет ничего общего с умозрительными гипотезами, дедуктивными рассуждениями и логическими доказательствами. В данном случае речь идет о личном опыте, о той вере - доверии, что рождается между двумя близкими друг другу личностями. Бог являет Себя Аврааму через нерушимую верность Своим обещаниям; Авраам, в свою очередь, предает себя в руки Бога до такой степени, что готов принести в жертву сына, рожденного, наконец, Саррой в старости, - сына, через которого должны осуществиться Божественные обетования.
Исаак и Иаков, сын и внук Авраама, обретают столь же непосредственное знание Бога в опыте прямого личного общения с Ним. Таким образом, для потомков этой семьи - прародительницы народа Израильского - Бог не является ни абстрактным понятием, ни безличной силой. Когда еврейская традиция говорит о Боге, речь идет о «Боге наших отцов», «Боге Авраама, Исаака и Иакова» - конкретной личности, с которой праотцы могли беседовать, могли непосредственно общаться. Следовательно, познание Бога основано здесь на вере - доверии к опыту предков, на достоверности их личного свидетельства.
Выбор цели и пути
Рассмотренные нами три истока проблемы Бога не принадлежат исключительно прошлому. Они остаются реальной возможностью выбора независимо от времени и места, в которых этот выбор осуществляется. Всегда находятся люди, принимающие существование Бога не потому, что их заботит вопрос о его истинности или же волнуют вызванные подобным допущением проблемы умозрительного характера. Просто эти люди испытывают психологическую потребность ввериться какой-либо «трансцендентной» силе, потребность обрести уверенность перед лицом неизвестности, а также необходимость установить и поддерживать в мире нравственный порядок.
В то же время всегда находятся люди, принимающие существование Бога лишь постольку, поскольку их вынуждает к тому логика рассуждений. Они верят в то, что называют «Высшим Разумом», «Верховным Существом», являющимся принципом возникновения и существования всех вещей. Им не дано знать - да они и не слишком к тому стремятся, по правде говоря, - что такое есть этот «Высший Разум» и «Верховное Существо». Даже когда они соединяют свою простую рассудочную уверенность в существовании Бога со следованием некоторой религиозной практике - культовым и моральным предписаниям, принятым в их социальном окружении, - даже тогда их отношение к тайне Божества отмечено глубочайшим агностицизмом, удовлетворяющимся лишь самой общей и абстрактной идеей «Верховного Существа».
Наконец, есть третий способ отношения к проблеме Бога: вера-доверие к историческому опыту Откровения. «Дети Авраамовы», народ Израильский, на протяжении веков хранят непоколебимую уверенность в истинности Бога, основываясь не на эмоциональных и не на логических факторах, но на простой убежденности в достоверности праотеческого опыта. Бог являет Себя через вмешательство в ход исторических событий; Он подтверждает Свое присутствие в мире в рамках Откровения, имеющего всегда свойство личного отношения с тем или иным человеком. Он являет Себя Моисею и говорит с ним
«лицом к лицу, как бы говорил кто с другом своим»
«лицом к лицу, как бы говорил кто с другом своим»
(Исх. 33, 11). Он призывает пророков напоминать народу Израильскому о заключенном союзе, которому Сам Бог хранит нерушимую верность.
Тем, кто с доверием относится к историческому опыту предков в отношении Божественного Откровения, уже не составляет больших усилий принять, со своей стороны, новое явление Божества в человеческой жизни, на этот раз «во плоти», в Лице Иисуса Христа. Действительно, для рационалистического мышления понятие «Божество» и «воплощение» являются взаимоисключающими: каким образом Бог, по самой природе Своей бесконечный, безграничный, всемогущий и т. д., может воплотиться в отдельном человеке, в этом конечном, несовершенном, ограниченном во времени и пространстве осколке бытия? Поэтому для эллинов даже поздней эпохи, эпохи Христа, провозглашение «Божественного воплощения» - поистине «безумие» (1 Kop. 1, 23).
Тем не менее, чтобы принять или отринуть это «безумие», необходимо ответить сначала на несколько фундаментальных вопросов, определяющих в самых общих чертах смысл и содержание, которые мы вкладываем в нашу жизнь: устроен ли мир по законам формальной логики? Является ли его существование заданным в категориях человеческого разума? Или же сущность вещей не может найти полного выражения ни в каких заранее предначертанных схемах и рассудочных построениях, и потому, чтобы действительно познать ее, нам необходим непосредственный живой опыт? Что обладает подлинным бытием - лишь то, что мы воспринимаем органами чувств; то, что находит подтверждение со стороны нашего рассудка? Или же существуют и такие реальности, которые мы познаем через опыт личного отношения, наиболее непосредственного и в то же время наиболее всеохватывающего; отношения, в Силу которого мы в состоянии, например, воспринимать смысл стихотворения, скрытый за прямым значением слов? Если мы способны понимать язык символов, чувствовать неповторимую уникальность каждого человеческого лица, улавливать глубинный смысл утверждений современной физики о «четырехмерном континууме» или о двойственной природе света - не познаем ли мы все это путем того же непосредственного отношения?
Все эти вопросы заслуживают длительного изучения и подробного анализа, но в результате мы слишком далеко уклонились бы от основной темы, занимающей нас в данный момент. Прежде всего, мы должны уточнить средства и пути, которые мы используем для того, чтобы говорить о Богопознании. Если нас интересует абстрактное понятие Божества, являющееся результатом логического вывода, то в процессе углубленного изучения этого понятия приходится следовать законам человеческого мышления. Если мы стремимся приблизиться к Богу психологии и религиозного чувства, необходимо культивировать в себе определенные психические свойства и религиозные переживания, открывающие доступ к этому типу познания. Наконец, в том случае, если мы хотим обрести знание Бога иудео-христианской традиции, наш путь - это путь личного опыта и отношения, путь веры. Метаться между тем или иным путем Богопознания, смешивая разные его виды, - вернейший способ сбиться с дороги и оказаться в тупике.
ВЕРА
В сознании большинства современных людей слово «вера» обладает вполне конкретным значением: верить - значит безоговорочно принимать какие-либо принципы и положения, присоединяться к той или иной системе взглядов, по сути своей недоказуемой. Сказать «я в это верю» - на деле означает, что я соглашаюсь с данным утверждением, даже если его не понимаю. Я склоняюсь перед авторитетом - не обязательно религиозным, он «может иметь иную природу - скажем, идеологическую или политическую. Вообще, под словом «вера» с равным успехом могут подразумеваться как религиозное убеждение, так и любое идеологическое учение или безоговорочная преданность своей политической партии. Таким образом, многие склонны воспринимать это дежурное слово с неопределенным кругом значений как нечто священное и выражающее самую суть метафизики, в то время как в упомянутых выше случаях оно лишь сосредоточивает в себе основной принцип всякого тоталитарного мышления: «Принимай на веру и не задавай вопросов!».
Надо прямо сказать, что подобное понимание веры не имеет ничего общего с тем значением, какое это слово получило в иудео-христианской традиции. Для иудеев и христиан «вера» выражает вовсе не то понятие, которое пытаются приписать ей воинствующие идеологи, но означает скорее что-то вроде «кредита», в том смысле, в каком еще и сегодня понимается кредит в деловых кругах.
В самом деле, когда мы говорим, что такой-то бизнесмен пользуется кредитом, то при этом подразумеваем, что данный человек внушает доверие своим компаньонам. Его все знают: знают его способ и стиль ведения дел, его последовательность в исполнении взятых на себя обязательств. Если в один прекрасный день ему вдруг потребуется финансовая помощь, всегда найдутся люди, готовые предоставить ему ссуду, и при этом, возможно, даже не потребуют с него расписки, так как сочтут вполне достаточной гарантией слово и самую личность делового человека с безупречной репутацией.
Именно такое понимание веры, сходное с существующим в области коммерции и предпринимательства, жило всегда в иудео-христианской традиции. Объектом веры в данном случае является вовсе не набор абстрактных идей, источник достоверности которых - в чьем-либо непогрешимом авторитете. Объект веры - это люди; живые и конкретные человеческие личности, вызывающие наше доверие постольку, поскольку оно основано на нашем непосредственном опыте общения с ними.
Выразимся еще определеннее: если мы верим в Бога, то причина этого не в том, что нас принуждает к вере какое-либо умозрительное суждение, и не в том, что какое-то конкретное учреждение дает нам неоспоримые гарантии существования Божества. Мы верим в Него потому, что Его Личность, Его личностное существование вызывают в нас чувство доверия. Деяния Бога, Его «проявления» в человеческой истории заставляют нас стремиться к общению с Ним.
Разумеется, лежащее в основании веры отношение может быть как прямым, так и опосредованным - подобно тому, как это происходит в наших отношениях с людьми. Я верю такому-то человеку, полностью доверяю ему, потому что хорошо его знаю, общаюсь с ним. Но порой я испытываю не меньшее доверие и к лично не знакомому мне человеку, поскольку люди, на которых я полагаюсь всецело, могут засвидетельствовать его безупречную порядочность. Равным образом я способен с чувством глубокого доверия относиться к художнику или писателю, которого никогда не видел, но чьи произведения внушают мне веру в его человеческие достоинства и восхищение его личностью.
Итак, существуют различные уровни веры; мы можем переходить от веры поверхностной к вере более глубокой и более безусловной. Это движение не знает конечной точки. Когда порой нам кажется, что мы уже достигли высших пределов веры, она неожиданно для нас самих возрастает еще более или же внезапно умирает, исчезает бесследно. Что такое вера, как не динамичное и непрерывное стремление к «недостижимому совершенству»? В обобщенном виде жизнь веры можно представить так: она начинается с доверия к доброму имени человека, укрепляется и растет по мере более близкого знакомства с его делами и поступками и, наконец, превращается в уверенность при личной встрече, непосредственном общении и установлении прямых человеческих отношений. Охватывая все наше существо, вера становится полной самоотдачей. Когда между людьми возникает любовь и неудержимое стремление к единению, тогда то, что было в начале не более чем доверительной симпатией, преображается в чувство беззаветного самопожертвования. В неподдельном любовном горении чем сильнее человек любит, чем ближе узнает другого, тем более он верит ему и отдается любви. Вера, рожденная настоящей любовью, неисчерпаема; она поддерживает в любящем состояние восторженного удивления все новыми и новыми открытиями в любимом человеке. Вера - это вечный порыв, неутолимая жажда слияния личности с личностью.
Все сказанное может быть отнесено и к религиозной вере. Она начинается с простого доверия к свидетельству познавших Бога, живших в единении с Ним и удостоившихся видения Его лица людей - с доверия к свидетельствам праотцев, святых, пророков, апостолов. Затем вера возрастает, открывая для себя Божественную любовь, проявляющуюся в Его творении, Его действии в человеческой истории, Его слове, вводящем нас в Царство Истины. Постепенно мы чувствуем, что связь между нашей личностью и Богом становится все теснее. Его несотворенная красота и ослепительный свет Его Славы делаются все более явными для духовного видения. Божественный Эрос, рождающийся в душе, преображает нашу веру
«от славы в славу»
«от славы в славу»
(2 Кор. 3, 18), дарует нам чувство непреходящего изумления перед тайнами Откровения, неподвластными времени.
На любой стадии, любой ступени своего развития вера остается со-бытием, опытом личного отношения. Как далек этот путь от простого согласия интеллекта с логическими выводами, от пути «объективного» знания! В поисках библейского Бога, Бога Церкви, мы должны следовать соответствующим нашим устремлениям путем веры. Доказательства бытия Божия, «объективные» доводы апологетики, подтверждение исторической подлинности источников христианской традиции - все это может сыграть важную вспомогательную роль в том, чтобы пробудить в нас потребность в религиозной вере. Но сами по себе подобные вещи не в состоянии ни заменить собой веру, ни привести к ней.
Когда Церковь призывает нас принять хранимую ею Истину, речь идет не о теоретических положениях, с которыми мы должны согласиться априори, без всяких рассуждений. То, что нам предлагают, - это личное отношение, это определенный образ жизни, основанный на личной связи с Богом или же последовательно ведущий к установлению подобной живой связи. В результате изменения самого модуса нашей жизни она перестает быть индивидуалистической борьбой за «место под солнцем» и обретает высший смысл в общении, в причастности другому бытию. Церковь есть тело общения, члены которого живут не ради самих себя, но в нераздельном единстве любви с другими членами того же тела и его главой - Христом. Верить в Истину Церкви означает стать составной частью образующих Церковь «уз любви»; целиком отдаться любви Бога и святых, которые, в свою очередь, принимают меня с таким же доверием.
Итак, мы приходим к Богу не через определенный образ мыслей, но через определенный образ жизни. Любой естественный процесс роста и созревания всегда представляет собой не что иное, как образ жизни. Как возникает наша привязанность к отцу и матери? С самого рождения, с кормления грудью, с первого ощущения родительских ласк и забот до осознанного приятия их любви в душе ребенка подспудно и как бы незаметно крепнет вера в отца и мать. Любви, связывающей родителей и ребенка, не нужны ни логические доводы, ни какие-либо иные гарантии. Лишь когда эта связь подорвана, возникает нужда в доказательствах, и тогда аргументы рассудка силятся подменить собой жизненную реальность.
Отмечая общие моменты, свойственные религии и искусству, нельзя не сказать об особой роли эмоциональных процессов в этих формах общественного сознания. Как эстетическое, так и религиозное отношение к мифу необходимо включают в себя определенные чувства и переживания. При этом общим является не только присутствие эмоциональных процессов, без которых Невозможны ни искусство, ни религия, но и некоторые психологические механизмы их протекания.
Аристотель отмечал, что человек, присутствующий при исполнении древнегреческой трагедии в театре, испытывает сложный комплекс переживаний, который греческий философ обозначил термином „катарсис" (буквально -- „очищение"). Сколь бы ни были тяжелы и трагичны события, о которых идет речь в трагедии, зритель в конечном счете испытывает своеобразную эмоциональную разрядку, сопровождаемую чувствами просветления, освобождения. В результате катарсиса противоречивые, порой тяжелые, мучительные переживания, по выражению советского психолога Л.С. Выготского, как бы находят свой разряд и „самосгорают в коротком замыкании". Данный механизм протекания эстетических чувств свойствен не только людям, воспринимающим трагедию в театре. При наличии своеобразия в каждом отдельном случае катарсис типичен вообще для эстетических переживаний, которые присутствуют как в процессе художественного творчества, так и в акте восприятия произведений искусства.
Религиозные переживания, испытываемые верующими в процессе коллективной" или индивидуальной молитвы, в известной мере сходны с катарсисом. Молитва с точки зрения эмоционально-психологической представляет собой средство "снятия" отрицательных переживаний с помощью эмоциональной разрядки. Верующий обращается к богу в надежде, что последний избавит его от страданий и неудач, удовлетворит мольбы и желания. И так как он верит в реальность бога и его всемогущество, то молитва приносит ему психологическое облегчение и утешение. Не следует только забывать, что психологическое облегчение, которое дает молитва и религия вообще, по сути дела, является самообманом. Оно зиждется на ложных предпосылках, на вере в реальность сверхъестественного, бога. Вместо того чтобы направлять энергию и волю человека на изменение условий его жизни, на подлинное решение его проблем и трудностей, религиозная вера обращает все его помыслы и надежды в сторону божественного промысла, т. е. обрекает его на пассивность, покорность и смирение.
Сходство между эстетическими и религиозными чувствами затрагивает в основном форму протекания эмоциональных процессов. Что же касается их содержания, их направленности, то между эстетическими и религиозными переживаниями существуют коренные, принципиальные различия.
Эстетические чувства направлены на реальные объекты: явления природы, предметы труда и бытового обихода, людей, наконец, произведения искусства - картины, статуи, романы, стихотворения, поэмы, кинофильмы и т. п. Во всех этих случаях эстетическое чувство возникает в процессе эстетического освоения человеком объективного мира. И способствует более глубокому познанию объективного мира, людей, человеческих взаимоотношений и характеров.
Религиозное переживание имеет иное содержание, иную направленность. Религиозные чувства всегда направлены на сверхъестественные, т. е. иллюзорные, реально не существующие объекты: бога, духа и т. п. В некоторых случаях объектом религиозных чувств может стать и реальный предмет или человек (например, „чудотворная икона" или „святой" у православных, римский папа у католиков и т. п.). Но при этом религиозные чувства направлены на сверхъестественные свойства этого объекта (способность „творить чудеса") либо на его связь со сверхъестественным, богом. Таким образом, и здесь непосредственный объект религиозных чувств носит иллюзорный характер. Следовательно, чувства, связанные с верой в сверхъестественное, направлены, по сути дела, в пустоту, представляют собой бесплодную трату психической и физической энергии людей. Эстетические чувства возвышают человека, развивают его кругозор, обогащают его духовный мир. Религиозные же чувства, напротив, принижают человека, отвлекают его от реальности, уводят в мир иллюзий, т. е. препятствуют его социальной активности, его творческой созидательной деятельности.
